– В тебе пропал великий философ. Я говорю не о проблемах такого рода вообще, а совершенно конкретно – применительно к нашим прошлым отношениям.

– Хочешь честно?

– Хочу.

– У нас не было никаких отношений. Я просто любил тебя. Увы, безответно.

– Алька… – Милка вдруг всхлипнула и припала к его груди. – Какая же я сука…

– Не возводи на себя напраслину. Просто мы тогда были очень молоды и многого не понимали.

– Я и сейчас не понимаю, что со мной творится… Дура, дура! Возомнила себя неизвестно кем.

– Заниматься самоуничижением не самое приятное и благодарное занятие. Признаюсь, я и сам этим нередко грешу. Наверное, это свойство всех творческих натур.

– Это ты творческая натура. А я… – Милка опять горестно всхлипнула. – Я пошлая примитивная самка, бездарь.

– Не согласен с тобой. Вот как раз с талантом у тебя все в порядке. К слову, настоящим художником, творцом прекрасного, может называться не только тот, кто стоит за мольбертом с кистью в руках. И тебе это известно не хуже, чем мне.

– А ты научился льстить…

– Только не в твоем случае.

– Правда?

– Тебе поклясться?

Повеселевшая и немного успокоенная Милка улыбнулась, и погладила ладонью щеку Олега.

– Не надо. Будем считать, что я тебе поверила…

Олег вышел из подъезда и глубоко вдохнул изрядно посвежевший ночной воздух. Хорошо, подумал он. Жизнь продолжается…

Достав из кармана горсть монет разного достоинства, Олег подсчитал под фонарем свое «богатство» и подумал: «Жизнь, конечно, продолжается, летит, бежит, но я-то на обочине… Ладно, Бог даст день, Бог даст пищу. Подумаем… Но завтра. А пока на обратную дорогу денег хватает. Уже хорошо, что не нужно топать пешком…»

Укладываясь в постель, он вспомнил про Милку. «Зря все-таки я у нее денег не попросил взаймы. Зря. Тоже мне выискался… благородный рыцарь. Некоторые классики живописи вообще были на содержании у женщин. И ничего. Кто об этом сейчас вспоминает?»

Утром Олег первым делом набрал номер Злотника. Он знал, что тот приходит на работу очень рано. Вчера вечером Олег постарался выбросить из головы нехорошие мысли, но под утро Злотник ему даже приснился.

Сон не запомнился, но он явно был из разряда кошмаров, потому что Олег проснулся весь в поту и с сильным сердцебиением.

– Здравствуйте, Лев Ефимович! Это Радлов.

– А, пропажа… Ты игде пропадаешь?

– На пленэр ездил.

– Водку, что ля, жрать?

– Обижаете, Лев Ефимович. Я не по этой части.

– Все вы не по этой части… – проворчал Злотник. – Три месяцы назад Морковин отдал концы. А из-за чего? Не знаешь? Квасил по-черному. Ему теперь там хорошо, а худфонду одни убытки. Нынче похороны влетают в такую копеечку… Не меньше, чем свадьба.

– Вы искали меня…

– Ага, искал. Уполномочен сообщить тебе пренеприятнейшее известие. Твою мастерскую забирают. Найти тебя не смогли, поэтому ее пока только опечатали.

– Что-о?! Лев Ефимович, вы это серьезно, или я ослышался?

– Сурьезней не бывает. Платить надо. У тебя задолженность коммунальщикам почти за два года. Это ого сколько.

– Но я заплачу! Обязательно заплачу! Как только деньги появятся, так и…

– Вот я, к примеру, верю тебе. Но ты пойди им докажи. Уже и акт нарисовали, по инстанциям пошел. Подпишут, можешь не сомневаться. Твоя мастерская в центре находится, лакомый кусок, сам понимаешь. На нее многие зубы точат.

– Что же делать?! Сейчас я пустой. Может, худфонд подкинет деньжат? Хотя бы взаймы. Лев Ефимович, выручайте. Я долг верну, честное слово, готов дать нотариальную расписку.

– Не могу, Радлов, не имею права. Вот ежели бы на похороны… Это по уставу положено. Да и денег у нас на счете – кот наплакал.

– Понятно…

Олег медленно, словно сомнамбула, положил телефонную трубку на рычаги. Да, мастерская – это удар. Страшный удар…

Если ее и впрямь отберут, тогда остается лишь попросить у Злотника деньги на собственные похороны. Авансом. Чтобы потом работу бухгалтерии худфонда не сбить с ритма траурной спешкой.

На художника вдруг навалилось стопудовой глыбой полное безразличие. Пошатываясь, словно пьяный, он добрел до кровати, упал на нее и закрыл глаза.

Ему хотелось уснуть навсегда…

Вялые и какие-то совершенно бестолковые мысли стали плоскими и параллельными – как слоеный пирог. Мыслительный процесс продолжался помимо его воли, но он состоял из отдельных несвязных фрагментов, которые, взаимопроникая, устроили в голове настоящую какофонию.

Когда Олег наконец открыл глаза и посмотрел на будильник, то увидел, что часовая стрелка стоит на цифре «2». С трудом выбравшись из мягких объятий постели – словно старец, больной остеохондрозом – художник поплелся в ванную.

Стоя под душем, он попытался сконцентрироваться на мысли, которая пока еще не сформировалась и постоянно ускользала от него в лабиринт подсознания. Ему казалось, что она весьма ценная и может вывести его из тупика, в котором он оказался.

Озарение пришло, когда он по привычке включил холодную воду, чтобы взбодрить себя контрастным душем.

Есть! Только так и не иначе!

Хватит изображать из себя большого моралиста. Принципы, это, конечно, хорошо, но когда жевать нечего, они обычно отходят на задний план.

«И вообще – почему я должен беспокоиться о каком-то неизвестном мне человеке?! – думал Олег. – Это его проблемы – следить, чтобы с ним ничего не случилось. Тем более, что будущий натурщик явно не какой-нибудь Ванька, простой человек, слесарь-сантехник или шофер, а скорее всего чиновный вор и взяточник. О чем еще может так сильно заботиться иностранец в нашей стране, как не о солидных прибылях, которые невозможны без дачи взятки большому начальнику – для начала хотя бы в виде парсуны? Так сказать, для более близкого знакомства. К тому же, живописный портрет сейчас в моде».

Уже стоя возле телефона, он продолжал уговаривать себя: «Пока еще не факт, что от меня исходит какая-то отрицательная энергия. Возможно, это всего лишь самовнушение. Тем более, что к будущей натуре я не буду испытывать никаких эмоций…»

Глядя в визитку, он медленно набрал указанный в ней номер и, когда ему ответили, сказал почему-то вдруг севшим голосом:

– Карл Францевич? Извините, что побеспокоил. Это Радлов. Я согласен…

Глава 13

Квартира, в которой жил немец, потрясла Олега. Она находилась в пентхаузе шестнадцатиэтажного дома новой постройки.

– Я, знаете ли, очень не люблю гостиницы, – сказал Карл Францевич, усаживая Олега в глубокое кресло с высокой спинкой, сработанное «под старину». – Поэтому мои добрые друзья нашли мне это жилье, которым я вполне доволен. Я перебрался сюда неделю назад.

– Да, впечатляет, – невольно вырвалось у Олега, но иностранец, кажется, его не услышал.

Он как раз занимался сервировкой фуршетного столика. Это действо было весьма занимательным и очень приятным на вид, но Олег совсем забыл, что он голоден, и с жадным интересом рассматривал интерьер гостиной.

Огромную квадратную комнату, казалось, вырезали целым блоком из музейной экспозиции, находящейся в каком-нибудь западноевропейском замке, и перенесли ее в Россию в полной целости и сохранности. Целостность восприятия нарушал только телефон (кстати, вполне современный, японский, с факсом и автоответчиком) на круглом столике возле массивной дубовой двери.

В комнате главенствовал большой камин, отделанный мрамором. Несмотря на летнее время, в нем тлели уголья, а над ними на вертеле скворчал приличный кусок мяса. Ароматный запах жаркого кружил голову и вызывал обильное слюноотделение.

Вся мебель была изготовлена из дуба. Она не только выглядела как старинная, но, скорее всего, и была таковой. «Наверное, куплена с аукциона», – подумал восхищенный Олег. Резьба на мебели явно была выполнена великим мастером; такую работу и в музее не часто встретишь.

А уж Олег знал в этом деле толк…

На полу гостиной лежал большой персидский ковер. Он выглядел новым, но что-то подсказывало художнику, что это впечатление обманчиво. Рисунок на ковре и его цветовая гамма были совсем из другой эпохи. Так теперь ковры не делают.